Брянские соцсети стали школой стервозности

Всего за месяц я превратился в стерву. Я не знаю, применимо ли это слово к студенту в самом зацвете сил, причем студенту мужского пола, но то, что я стал стервой, сомнению не подлежит.

Я долго сопротивлялся, когда все уже сдались и зарегистрировались в различных соцсетях, а некоторые сделали это трижды и даже семикратно. Я сопротивлялся, я говорил, что ноги моей не будет ни в фейсах, ни в буках, ни в V, ни в K, ни в О, потому что у меня нет времени, а машинопись вредно действует на поведение студента-гуманитария. Я был белой вороной в этом мире, опустившем свою голову в поле пикселей, но вороной свободной. Я заглядывал за плечо своему другу Вове, когда тот истеричными движениями общался через экран со своей шестнадцатой первой любовью, и радовался тому, что я не Вова, потому что руки были свободны, как и я.

Но месяц назад меня заставили. Мне поставили условие: или иду в сети, или разрыв. Она меня заставила, я мог сдаться только ей, и я сдался. Я стал вороной черной.

Ладно бы Антоненко. Ладно бы мутящие сознание рассказы «анонов» о том, как они набрали вес после родов и как их после того мужья-маршрутчики стали презирать, а потом и вовсе менять на кондукторш. Располневшие жены просили советов, но вместе с советами они огребали столько жижи, что даже через экран в мою комнату проникал запах будущего урожая.

От полуразведенных жен я заглянул к автомобилистам, потому что имею слабость к четырем колесам. Но здесь все было гораздо хуже, чем с супругами, между которыми легла хорошая складка живота ждущей сказочного приворота жены водителя 44 маршрута. Автомобилисты не церемонились друг с другом, в ход шли ступицы, коленвалы, а также глубокие познания в ПДД, секретах вождения и даже в системах курсовой устойчивости.

Что-то удерживало меня от того, чтобы ступить на скользкий путь комментирования жен, ступиц, дам в шортах на зимних тропинках Брянска, сельхоздел сыновей Богомаза, а также партийных побрякушек, Антошина, Пайкина, Селебина, Коломеййцева, Виткевича, Куприянова и прочих уважаемых личностей. Не то чтобы мне нечего было сказать по поводу персон, но я чувствовал, что, не умея плавать, просто начну тонуть в этих бездонных водоемах выражения мнения. Так и произошло. Однажды я поскользнулся, будто на обрывистом берегу Десны, и меня понесло.

Сначала я пытался учить гимназисток уму-разуму, приводя мудрые цитаты, потом стал поучать без цитат, ибо уже не хватало времени их разыскивать. Потом я стал наливаться ненавистью к гимназисткам, водителям, всезнайкам, теткам, которые требуют соли на тротурах, собачатникам, которые требуют свободы личности для своих кусающихся тварей, блогерам, которым нечего сказать, но которым говорить что-то надо, пассажирам, которых душат, пугают, оставляют на остановках неопознанными, мальчикам, которых те же злые маршрутчики не хотят везти без денег, – а потом оказывается, что мальчики не только прожрали эти деньги, но еще на дармовщинку проехались-таки в маршрутке, – банщиков, которые остались без денег, парильщиков, которые остались без пара, жирных ездоков, которые боятся завшиветь в вагонах за отсутствием салфеток, любителей снежных зверьков в «Соловьях», героев, которые согрели своим пуховиком замерзавшего бродягу и тем самым вызвали потоки слез у впечатлительных гимназисток, домохозяек и проспавшихся алкоголиков.

Налившись ненавистью, я стал во многих группах пускать ядовитые стрелы в тех, кто мне перечил. Не разбираясь в кибернетике и физике, я по-своему толковал законы природы, не увлекаясь конкурсами красоты, я полез в закулисье, чтобы поиздеваться над ребрами одной красотки, коленками – другой, опущенной талией – третьей. Ничего не понимая в мостростроительстве, я поучал, как надо укладывать балки и что нужно сделать для того, чтобы не размывало защитные «латы» Первомайского моста. Самым большим полем для моей язвительности стали дороги. Я издевался над отцами города и их сосульками, я накидывался на тех, кто пытался защищать отцов, я бил хлесткими словами кривоногих гимназисток, которые переходят дорогу с телефоном перед носом, называя их дурами, я доводил до белого каления собачатников, которые срывались на меня ответным лаем с первого же звука, как и их питомцы. Сначала хотели бить меня, потом хотел бить я, один раз меня вызывали на дуэль, но для этого надо было ехать в Казань. Мне угрожали, я угрожал, в меня плевались, я плевался, меня материли, а я отвечал девятиэтажным и чувствовал в этот момент прилив свежих сил.

Однажды я подсчитал, что на комментарии потратил шесть часов в день. И я понял, что мой характер изменился. Я стал стервой, как сотни тысяч, миллионы, миллиарды таких же стерв, сидящих в сети. Мы требуем, ненавидим, грыземся, навязываем, накапливаем злобу и щедро расплескиваем ее вокруг, мы ехидствуем, собираем грязь и сплетни, чтобы веером швырнуть их на соседей, мы щадим только тех, кто нам поддакивает, но запускаем клыки в того, что перечит. Мы зашли в школу стервозности и ощутили прелесть нетерпимости и ненависти, мы приближаемся к магистерскому этапу инфернальности.

Я беру отпуск на месяц. Я закрываюсь, я ухожу из сетей. Я хочу понять, можно ли выдавить из себя по капле стерву.

Даниил Даниилов