Яд платиновой чаши. Брянская трагедия революционного командарма Ремнева

Революция начала пожирать своих детей не в 37-м, а двадцатью годами ранее. Сразу. Из военачальников едва ли не первой жертвой стал командующий Особой армией Афанасий Ремнев, арестованный в апреле 1918 года и расстрелянный без суда. Его жизнь была связана с Брянском.

Тот, кто бредит революциями сейчас, кто мечтает о переворотах и сказочном превращении жизни, должен знать, что тоже может стать первой жертвой и своих разрушительных призывов, и сказок.

Отечество было доброжелательно к крестьянскому сыну Афанасию Иосифовичу Ремневу, родившемуся в селе Лапине  Тамбовской губернии. Царское правительство предоставило возможность закончить шесть классов гимназии, но партия большевиков велела ненавидеть буржуазию. Во время  революционного брожения 1905 года пятнадцатилетний коммунист Афанасий уже успел выразить эту ненависть, за что лишился должности конторщика на станции Брянск и угодил в Сибирь. Несколько остудившись, он возвратился в Брянск, где городская управа выдала ему свидетельство приказчика 2 класса 7 разряда для работы в мануфактурной лавке Виницких. Молодой приказчик женился на Клавдии Кремневой, в 1913 году у них родилась дочь Тамара. Семейная жизнь завершилась с призывом на военную службу. Во время мировой войны Ремнев  служил в 286 пешем полку, потом закончил Ораниенбаумскую школу прапорщиков, откуда его отправили в 24 Сибирский запасной полк.

Во время Февральской  революции прапорщик вовсю использовал военную науку для расшатывания строя и разложения армии:

«Первые дни революции меня застали в 703 Сурамском полку Кавказского корпуса на станции Залесье Западного фронта, где я устранил трех генералов, временно командовал II Кавказским корпусом. Там же были виды на арест меня Главкозапом генералом Гурко, чему препятствовали товарищи всего корпуса. В дни пасхи 1917 года членами дивизионного комитета был раскрыт заговор и покушение на мою жизнь, что исходило из офицерства всего корпуса. Во избежание эксцессов я был делегирован от дивизии в Петроград, где я организовал совещание съезда фронтовиков, на котором первые дни был председателем». 

Об одном из «эксцессов», характеризующем прапорщиков–революционеров,  можно судить по показаниям штабс–капитана Г. Михеева, записанным корпусным следователем. В конце марта на митинге Ремнев арестовал командира корпуса генерала Мехмандарова. По словам Михеева, прапорщик доказывал солдатам, что «все офицеры, в особенности широкие погоны, так он называл штаб–офицеров и генералов, враги народа и свободы. Возражать против таких незаслуженных обвинений офицеры не могли, потому что солдаты угрожали побоями». Понятие «враг народа», как видим, придумано не Сталиным. Анархизм и страсть к разрушению вдохновляли революцию в той же  степени, как и порыв к свободе. В показаниях подпоручика 704–го Рионского полка А. Золотухина уже обозначена та сила, которая в конце концов станет роковой и для самих бунтарей:

«Виной позора 2–й Кавказской гренадерской дивизии является прапорщик 703–го полка Ремнев, который гнусно и подло подчинил себе темную массу, и первый его шаг был выполнен на генерале Мехмандарове и агитации против начальников, как и о войне («она нужна лишь буржуям и генералам»)».

Еще хуже отозвался о бывшем конторщике полковник Н. Кириллович:

«Поведение прапорщика Ремнева носило характер недостойный офицера, изобличало в нем отсутствие всякой нравственной порядочности и чистоплотности, напоминал он своим поведением скорее тюремщика, погромщика, зарвавшегося провокатора, но только не офицера и гражданина».

Но  революция стала матерью родной для прапорщиков.  Оправившись от ареста, Ремнев отбыл из Минска на Неву. Здесь он познакомился с видными кузнецами Октября, в том числе Троцким, Свердловым, Федором Раскольниковым (Ильиным), Рошалем. Семен Рошаль  был в красном Кронштадте особенно заметной личностью, «форменным золоторотцем». Большевистскую пропаганду он виртуозно сочетал с деловой хваткой. Как явствует из материалов следственной подкомиссии, которая изучала обстоятельства июльского выступления большевиков, Рошаль был первым российским «подснежником» или освобожденным партийным работником. Этому «золоторотцу», Раскольникову и еще одному неизвестному лицу по требованию команды учебного судна «Освободитель» отвели помещение для беззаботной жизни. А Рошаль, кроме того, был зачислен рабочим на казенный пароходный завод, откуда получал ежемесячно по 225 рублей жалованья, хотя гайки не закручивал и детали не точил. На казенные деньги студент Психоневрологического института и вел агитацию против буржуазно–демократического государства. Эта лихая компания пришлась по душе прапорщику.

Третьего июля на Якорной площади в Кронштадте Ремнев, взбудораженный агитаторами пулеметного полка, выступил с речью о необходимости скорейшего вооруженного выступления  с целью свержения Временного правительства и передачи власти Советам. Его избрали в комиссию для руководства выступлением кронштадтских матросов 4 июля в Петрограде. Команду машинной школы, которую возглавлял Афанасий, обстреляли на Литейном проспекте, матросы  тоже открыли беспорядочный огонь. Кто–то должен был ответить за кровь. На себя вину прапорщик не желал брать. Следователей он убеждал: «Я предполагал, что будет действительно мирная демонстрация». Речей с балкона дома Кшесинской он не слышал, кто стоял там – не знает. Случайна ли такая попытка  выгородить себя? В своей книге  «Кронштадт и Питер в 1917 году»  Федор Раскольников вспоминает:

«Ремнев был горячий и увлекающийся человек, но у него отчетливо проглядывали черты авантюризма и страха за свою личную безопасность. Мне лично он казался неуравновешенным, нервно–расшатанным человеком. Как член партии, он был лишен всякой теоретической подготовки, но в машинной школе, как единственный офицер–большевик, пользовался известной популярностью».

Керенский назвал июльские события ударом в спину, но сдаваться на милость Временного правительства Ремнев не желал,  уговаривая Раскольникова вопреки решению Кронштадского Совета сбежать в Финляндию: «А то нас убьют в Петрограде». Однако позже он будет гордиться тем, что сидел в «Крестах» по одному делу с Троцким, Каменевым и Раскольниковым. В августе его перевели в Минскую тюрьму, где сидели солдаты, отказавшиеся наступать на немцев. Сторонники «братания» были той силой, которая послужит опорой Ремневу, но с неуправляемостью которой он позже столкнется сам. Накануне выстрела «Авроры» прапорщик вывел из тюрьмы полк и политических заключенных, заняв арсенал и Минский гарнизон. Офицер–большевик скоро завоевал командные высоты в полку, который участвовал в разгроме Ставки Верховного главнокомандующего. Минский полк стал основой Особой армии, которую скоро возглавил бывший прапорщик, обладавший, как отметил современник, незаурядной волей и решительностью. Но все смешала гражданская война. Ремневцы сражались с немцами под Киевом, отбивались от польских легионеров и  войск украинской Рады, а потом подавляли выступление рабочих. 

К марту 1918 года Особая армия пыталась сдерживала немцев на участке от Новгорода–Северского до Льгова  – 390 верст. Анархистские настроения, склонность к мародерству и пьянство разрозненных отрядов, называвшихся армией, не позволяли противостоять неприятелю, тем паче, что в числе врагов  оказались не только белые и немцы, но даже рабочие Шосткинского порохового завода. С этим заводом и связана цепь злоключений Афанасия Иосифовича.

Для усиления Особой армии из Брянска прибыл партизанский отряд. Бойцы полагали, что их перебросят  под Новозыбков, но оказались в Хуторе Михайловском. По словам командира полевой партизанской батареи Павла Пшерадского, приказ двигаться в распоряжение Ремнева вызвало недовольство, так как Особая армия пользовалась дурной репутацией, да и о самом командующем ходили нелестные слухи. Брянцам Ремнев приказал подвить мятеж на Шосткинском заводе. Рабочие революционеров не жаловали, поезд для Особой армии бронировать не торопились, да еще обстреляли солдат–окопников, которые ехали с позиций в баню. Когда немцы приблизились к Шостке, командарм велел подготовить завод к эвакуации, захватив при этом казну и платиновые чаши.

– Какие чаши? Да их похитили еще в 1906 году, а одну отправили в какой–то российский город, – сказал начальник завода.

Командарм учинил сыск и обнаружил чаши в цеху. И все же они не достались Советам.  Частью денег Афанасий Иосифович оплатил службу солдат, которые подавляли мятеж шосткинцев, с другими деньгами приключилась загадочная история. Отступавшие отряды  ремневцев принялись грабить город. Пропали шесть миллионов рублей казны и платиновые чаши. Генерал Сытин спас часть ценностей, но остальное разошлось по  чьим–то карманам. 

Провал обороны дорого  стоил бывшему прапорщику. Командующий военного Совета Брянского района генерал Сытин 19 апреля издал приказ, который клеймил его как нарушителя революционного долга. «Не оправдавший доверие советской власти» командарм предавался трибуналу, однако уже двумя днями ранее его вызвали телеграммой Совнаркома в Москву для доклада. Отчитываясь Троцкому 26 апреля, Ремнев сказал, что в отступлении на 150 верст виновны его подчиненные, которые за неделю отсутствия командарма и допустили такой прорыв. Ни совместное пребывание в «Крестах», ни другие революционные заслуги не спасли. На следующий день Ремневу приказали из Совнаркома отправиться в ВЧК, где его и арестовали. 

В начале июня невольника допросили  в Бутырской тюрьме следователи  комиссии при Брянском ревтрибунале. Они выяснил обстоятельства разграбления казначейства и уже тогда пришли к выводу, что к нему причастен  Пшерадский, а не Ремнев, однако бывший командарм остался под стражей. Его допрашивали лишь как свидетеля, но следователей не смутило, что он сидел в Бутырке без предъявления обвинения. Неизвестно, действительно ли у измотанного и израненного в боях командарма появились признаки душевной болезни, но уже в июне 1918 года его отправили в тюремную больницу, а потом на два месяца в окружную психиатрическую лечебницу. Больше года сокамерника Троцкого и Раскольникова и бросали из палаты в палату, не предъявляя обвинений и жалуя на пропитание половину фунта хлеба. Наконец  Афанасий Иосифович замыслил удариться в бега, чтобы не погибнуть от голода и тоски.

Когда сравниваешь связанные с именем Ремнева обстоятельные протоколы, оставленные подкомиссий Временного правительства, судьей Военно–морского суда Петрограда и следователем Минского окружного суда, с  чудовищными пятистрочными заключениями большевистских дознавателей, понимаешь, в какую яму рухнула российская  юстиция, споткнувшаяся от революцию. Что осталось в ней во время Гражданской войны  от правосудия, от сострадательности, от здравого смысла?

Ремнев, ломавший имперскую государственную машину вместе с другими большевиками, из заметных военачальников оказался едва ли не первой жертвой преобразовательного хаоса.

Ему помогли бежать надзиратель лечебницы и участливая конторщица, купившая билет до Козлова, откуда Афанасий Иосифович добрался до родного Лапина. Здесь он справил документы на имя  двоюродного брата Якова Михалина и потом полтора месяца зарабатывал хлеб помощником машиниста. Однажды  сын машиниста предупредил Ремнева, что его разыскивают двое. Скиталец понял, что злой рок наступает на пятки, и подался на Волгу. Из Саратова он поехал в Ершов, а отсюда двинулся пешком на Пугачев. За харчи бывший командарм нанялся  в селе Нарышкине Самарской губернии  к священнику Константину Ахматову. 

Поехав однажды с сыном священника на  мельницу, он встретился с конным разъездом. У всадников знаков отличия не было, своего командира величали «ваше благородие», но знать бы Афанасию Иосифовичу, что перед ним гарцевали большевистские провокаторы под предводительством члена Продовольственной комиссии Совета немецкого Поволжья Шауфлера. Величать себя «благородием» и снять красноармейские значки Шауфлер приказал с тем, чтобы замеченный на дороге незнакомец принял разъезд за казаков. Ремнев было заикнулся: 

– Товарищи…

– У нас товарищей нет, мы казаки, – пресек комендант продовольственного отряда Евдокимов. – Скажи лучше, есть ли в селе красноармейцы.

Афанасий Иосифович  сделал вид, что обрадовался встрече с белогвардейцами:

– Я  сам из казаков и полный Георгиевский кавалер. Красноармейцев на днях человек пять прибыли, но все крестьяне  против них настроены и ждут вас, казаков.

Наконец провокаторам надоело испытывать незнакомца, и Шауфлер сказал:

– Хорошо, мы возьмем тебя с собой… Вы арестованы! Товарищи, надеть красноармейские знаки!

В Дергачевском арестном доме на его беду находился под стражей (судьба будто ерничала) коммунист Степан Разин. Показавшийся командарму придурковатым сокамерник через несколько дней настрочил заявление в районную организацию большевиков как «исполняющий долг коммуниста и не терпящий таких людей, которые идут против советской власти». Расспрашивая соседа «под лозунгом белогвардейца», Разин убедился, что тот хочет устроить побег. Еще один донос написал красноармеец Кирилл Бажанов. Ремнев якобы сказал ему: «У меня есть тридцать тысяч, запрятаны в амбаре около Совета в Головищенской волости. И тогда мы с тобой возьмем эти деньги и убежим в казаки, так как все одно советской власти крах».

Ремнев понимал, что жить ему оставалось недолго. В одной из двух записок, перехваченных тюремщиками, он обращался, вероятно, к Бажанову:

«Товарищ Кира, прими меры, не откладывай в долгий ящик, а то меня дума одного дергает. Постарайся узнать и завтра передать запиской…Моя последняя надежда. Я в долгу не останусь. Если ты не пойдешь навстречу, то мне наверняка придется сложить голову. Жду ответа. Ремнев». 

В начале июля арестанта препроводил в Особый отдел при Ревовоенсовете 4–й Армии «как афериста и контрреволюционера». Заведующий следственной частью М. Фрейдович решил, что Афанасий Иосифович симулирует сумасшествие, но совершенно нормален и «с его довольно темным прошлым и не менее подозрительным настоящим характеризует собою типа безусловно контрреволюционного и опасного для советской власти». Для правосудия нового строя велеречивые выражения выполняли роль доказательств. Начальник Особого отдела при реввоенсовете 4–й Армии Г. Чибисов телеграфировал Особотделу ВЧК: «По наведенной справке Ремнев, бывший командир Особой армии в бытность мою на службе в ВЧК был арестован и бежал из–под стражи. Он симулирует сумасшедшего. Прошу расстрелять его на месте без суда или препроводить в ВЧК». Заместитель председателя Особого отдела Иван Павлуновский ответил без промедления:

«В порядке охраны фронта Ремнева как бандита расстрелять и фотокарточки Ремнева до и после расстрела выслать в Особый отдел».

Третьего августа 1919 года для ночных палачей  Чибисова подготовили катер и автомобиль с шофером. В четыре утра  крестьянский сын Афанасий Ремнев, вознесенный революцией, был расстрелян в неведомом месте. Сотрудник «активной части» осознавал свою палаческую роль. В уголовном деле № 15447–П, хранящемся в Брянском управлении ФСБ, есть рапорт об исполнении расстрельного приговора, однако уголок документа оторван и не позволяет восстановить фамилию исполнителя. Трудно читается и лист с текстом приговора Чибисова. Может, таким образом спасали свою шкуру.

Афанасий Иосифович Ремнев реабилитирован спустя многие десятилетия после роковой для него августовской ночи. Его признали невиновным в разграблении казны и платиновых сокровищ. «Темное прошлое» не опровергали за нелепостью этого обвинения. Очевидно, даже палач не понимал, за что покарала командарма революция, которой он служил. Сотрудники Брянского УФСБ пытались отыскать  родственников Ремнева,  чтобы сообщить им о пересмотре дела, однако поиски закончились неудачей.

Фото: «Брянские новости»