Американский папа в брянской деревне

Одним летом мой папа приехал к нам в гости из Америки. На нем были одеты резиновые сапоги до колена, а в руке он держал чемодан, полный снастей для рыбной ловли и макарон быстрого приготовления. Он сразу же размотал свои снасти, натянул сапоги и отправился на реку. Он достал своих резиновых червей и нацепил их на леску своей шикарной удочки. Мы с Игорем смотрели, как он забросил. Пусто. Забросил. Пусто. Два мужика из соседней деревни рыбачили в нескольких метрах ниже по течению. Они таскали щуку за щукой.

− Лора, − сказал отец, − пойди спроси у них, на что они ловят.

Я отправилась к ним и сказала, что мой отец приехал их Америки и у него полный чемодан резиновых червей, но рыба не ловится.

Заинтересовавшись, мужики спросили разрешения посмотреть. Мы подошли, и папа показал свои снасти.

− Я думаю, вы никогда не видели столько разных мух, червей и крючков, − сказала я им.

 

− Ну да, и рыба тоже никогда не видела, − сказал один из них. – Поэтому и не ловится. Русская рыба любит хорошую простую русскую еду. Как русский мужик.

Мужик пошел к своему ведру и достал оттуда длинного, тощего грязного вьюна. 

− Попробуй это, − сказал он, протягивая его отцу.

 

− Где вы их берете? – спросил отец.

Мужик рассмеялся. 

− На дне моего колодца, − сказал он.

Отец взял тощую рыбу и попытался насадить ее крючок за спину. Она завопила так громко, что он подпрыгнул и уронил ее на землю. Я никогда не думала, что рыба может издавать такие пронзительные звуки. Я подняла рыбу, и мы попробовали еще раз. На этот раз отец ее нацепил. Он забросил ее в реку, но вода оставалась спокойной. Вьюн сорвался с лески. Мужики дали нам другого. Насадили, забросили, ждем. По-прежнему ничего. Мы прождали полчаса, потом нам это надоело. Мы отпустили вьюна на волю, хотя он вряд ли сможет жить с дыркой в спине.

В тот вечер к нам пришла Антонина Ивановна − почтальонша. На голове у нее был намотан платок, закрывающий подбородок. Она плакала.

− Я слышала, что ты врач, да? – сказала она отцу.

Я перевела. Он кивнул.

− Мой зуб, − плакала она. – Это просто невыносимо. Сделай что-нибудь. Можешь его вырвать?

 

− Стоп-стоп, − сказал мне папа. – Скажи ей, что я рентгенолог, а не зубной врач.

Я перевела.

− Да ладно, − настаивала она. – Ты просто его вырви. 

Она открыла рот и показала больной зуб, который был единственным на верхней челюсти.

− Лора, дай мне фонарик.

Я принесла и он посветил ей в рот. 

− Боже мой,  − воскликнул отец.

Зуб совсем сгнил и качался, держась на маленьком кусочке. Десна опухла и вероятно была инфицирована.

− Вот что, − сказал он, − вот что я сделаю. 

Он пошел в маленькую комнату, рядом с входом, где он спал, и вернулся с двумя флакончиками лекарства.

− Лора, я собирался дать эти таблетки тебе, − сказал он мне. – Это антибиотики общего назначения. Они дорогие — $90 за флакон. Но я получил их бесплатно, как образцы. Может, дать их ей?

 

− Да, конечно, − сказала я.

Он объяснил Антонине Ивановне, как принимать лекарство, а я переводила.

− Принимайте эти один раз в день в течение десяти дней вместе с едой, − сказал он, протягивая ей антибиотики.

 

− А эти маленькие оранжевые принимайте по две штуки через четыре – шесть часов, чтобы унять боль, − добавил он, насыпав ей целую горсть ибупрофена.

 

− Спасибо, спасибо большое, − сказала она. – Благослови тебя Бог. 

 

− Я тебе заплачу. Я принесу тебе сала, когда буду резать свинью, − сказала она мне, − если Бог ей даст вырасти.

Она говорила на таком диалекте, что многое мне казалось смешным, но смысл я понимала.

− Нет, не надо, − сказала я, − все в порядке.

На следующее утро я попыталась посадить папу на лошадь. В конце концов, это именно он научил меня ездить верхом. Он отказался. Прошло много времени с тех, когда он ездил верхом, с тех пор, как у нас была соловая скаковая лошадка Бри.

После того, как отец познакомился с моей мачехой, Пэт, когда они работали в госпитале в Денвере, они переехали в городок Паркер в сорока километрах к юго-востоку. Там у них был почти гектар сухой колорадской прерии и живописный вид на Скалистые горы от пика Пайк до пика Лонгс. Отец забирал нас с братом у мамы на выходные и каникулы. Мы ехали вниз по дороге к Паркеру, и он всегда нам говорил, что у нас кончается бензин. Он говорил, что неуверен, что нам удастся доехать до заправки. Я всегда ему верила и волновалась, что мы застрянем на пустой дороге без бензина. Но нам всегда удавалось доехать до заправки у подножия холма.

− На парáх бензина, − говорил он. 

Иногда папу вызывали в госпиталь посреди ночи, и он запихивал нас, спящих, на заднее сиденье и отвозил обратно к маме.

Я любила большой дом в Паркере, который, по сути, был большим деревянным ящиком с плоской крышей. Внутри было много уровней и перил, сквозь которые можно было смотреть на другой уровень. Большие окна на два этажа в гостиной выходили на холмистую прерию и грозные горы вдали.

В то лето, когда мне исполнилось девять, папа сделал загородку вокруг выгона за домом. Он построил односкатный маленький загон. 

− Зачем? – спросила я.

 

− Для кроликов, − сказал он. – Мы собираемся завести много кроликов. Ты же любишь кроликов?

Я любила. Но мне казалось, что кролики могут легко подлезть под нижнюю слегу изгороди. Он заверил меня, что мы потом поставим вокруг загона мелкую сетку.

Однажды мы с моим братом Марком играли во дворе, когда подъехал грузовик, закрытый черной пластиковой ширмой.

− Что это, папа? – спросила я.

 

− Это кролики, − сказал он.

Грузовик остановился у низкого холма и родители Пэт вышли и откинули борт. Оттуда выпрыгнули два очаровательных пони.

− Сюрприз!- сказал папа.

Это был один из самых волнующих моментов в моей детской жизни. Я сразу выбрала меньшего – это была девочка по имени Мэнди. Она была темно-коричневая с белыми пятнами.

Мой брат взял второго, по имени Пэтчес, который был светло-коричневым с белыми пятнами.

Мэнди учила меня ездить верхом. Я ее тоже кое-чему научила. Иногда она бывала злой, как все пони, но обычно мы ладили. Однажды я привязала ее к дощатому настилу, который вел от гаража к дому. Она испугалась и вырвала два метра перил, протащив их за собой почти километр. Мы с Мэнди объездили все холмы вокруг Паркера, исследовав все канавы и проскакав галопом по всем проселочным дорогам.

Скоро я переросла своего пони, а Марк никогда много не ездил на Пэтчесе. Мы их продали. Папа купил мне скаковую лошадку по имени Бри у одного из родственников Пэт. Я начала ездить верхом на соревнования. Больше всего мне нравилось родео. Я ездила на Бри между бочками, мы скакали зигзагом вокруг столбов. Мы соревновались в способности «управлять вожжами», когда ездили по схеме по рингу и выполняли плавные остановки. Когда папа переехал в Скотсблафф в Небраске, он там поселил Бри на ранчо, принадлежавшем очень милой пожилой паре по имени Берггренс. У них было две взрослых дочери, которые были чемпионами в скачках между бочками на родео. Я смотрела на них, как на членов королевской семьи.

Все летние каникулы я проводила в поездках на Бри. Я участвовала в шоу и вступила в клуб 4-H. Я много узнала о лошадях. У многих других детей для показа на соревнованиях были коровы или другой скот, но я прикипела к лошадям. Я помню, как папа цеплял свой пикап к трейлеру для перевозки лошадей и отвозил на соревнования. Потом он отсоединял трейлер и уезжал в госпиталь. Я была там одна такая с трейлером. У всех остальных были пикапы и папы. Иногда, если не было ничего срочного, папа возвращался из госпиталя на мои выступления. Я получила много голубых ленточек (первых премий), но были и красные, и желтые. Когда в пятнадцать лет я поступила в школу-интернат, я очень горевала, что пришлось продать Бри, но мы нашли для него хорошего хозяина, который тоже хотел участвовать в скачках между бочками. И мне повезло: в школе была программа верховой езды, так что я могла продолжать ездить верхом и участвовать в соревнованиях.

− Давай, папа. Садись в седло, − убеждала я его в то лето в Чухраях. – Аза – лучшая лошадь на земле. Она не обидит и младенца. 

 

− Нет, спасибо. Я потерял навык.

Тогда я запрягла Азу в деревянную телегу и мы поехали на прогулку вокруг деревни, и папа с гордостью держал вожжи.

Мы объехали поля вокруг Чухраев и въехали обратно с другого конца деревни. Там мы натолкнулись на Антонину Ивановну, которая помогала мужу Степану возить сено с поля.

− Как Ваш зуб? – спросил папа.

Я перевела.

− Все еще болит, − сказала она.

 

− А Вы принимаете таблетки от боли? – спросил он. 

 

− Якие таблетки? У меня нет больше никаких таблеток, − закричала она. – Я их все выпила ночью!

 

− Все? Что Вы имеете ввиду под «все”? – папа был в ужасе. 

 

− Папа, оставь, − сказала я.

Позже мы узнали, что она всю ночь пила самогон и выпила все таблетки антибиотиков и ибупрофена сразу, думая, что вместе с самогоном они помогут ее страданиям…

Папа решил выучить несколько русских слов. Он вытащил маленький блокнот и приготовился записывать некоторые слова.

− Ну, скажи мне, как поздороваться, − спосил он. 

 

− Здравствуйте, − ответила я. 

 

− Здра… − что? – воскликнул он.

 

− Привет,- сказала я. Это проще. И это просто приветствие. 

П-р-и-в-е-т записал он в свой блокнот. 

− Ладно, а как поблагодарить? 

 

− Спасибо.

Он записал и это. 

− Так, а теперь как извиниться?

 

− Извините, − сказала я.

 

− А как сказать про глупость?

 

− Глупо, − сказала я. – Но произносится, как «глуп-а.»

Г-л-у-п-о записал он. 

− Мне нравится это слово, − сказал он, повторив несколько раз. – Глууупаа, глууупаа.

Мы пообедали макаронами быстрого приготовления, которые были припасены у него в чемодане. Игорь сказал, что по вкусу они напоминают резиновых червей для рыбалки.

− Пойду-ка я прогуляюсь, − сказал папа после обеда. Он натянул резиновые сапоги, так как в них ходили все в деревне, и положил свой блокнот в карман брюк.

На полдороге вокруг деревни он натолкнулся на Ховряча и Кисета – деревенских пьяниц. Ховряч  − это от старорусского слова «свинья», а кисет служит для хранения табака. Свои прозвища они унаследовали от родителей. Большинство мужчин в деревне время от времени напивались, но для этих двоих пьянство было образом жизни. 

Заметив Ховряча и Кисета спереди на дороге, отец вытащил свой блокнот и быстро открыл страничку со своими словами.

− Привет, − окликнул он их.

 

− Здравствуйте, − ответили они хором на одном дыхании, не глядя на него.

Папа поискал, какие еще слова можно было бы использовать. И в этот момент он споткнулся о кочку травы и полетел лицом вниз в грязную лужу. Выглянув из лужи, он сказал:

− Глупо!

Мужики даже не вздрогнули и продолжали идти своей дорогой.

Папа вернулся весь промокший и рассказал о встрече. Мы смеялись до слез. Папа никак не мог понять, почему они никак не отреагировали на то, что он упал в лужу.

− Папа, для них лежать лицом в луже – это обычное дело, − сказала я ему. – И увидев тебя, они решили, что это вполне естественно.

Про неудачных визитах моей мамы и отчима, я написала здесь. 

Переводила отрывок из моей книги Анна Макарова.

Источник: llorax.livejournal.com

Справка

Автор рассказа Лора Уильямс − американка, активистка Всемирного фонда дикой природы, супруга известного фотографа-натуралиста Игоря Шпиленка.

Игорь Шпиленок является основателем и первым директором заповедника «Брянский лес». Автор фотокниг о дикой природе. Много времени уделяет охране природы. Брат Игоря − Николай Шпиленок − тоже фотограф-натуралист. Младший брат Дмитрий − режиссёр и оператор научно-популярных фильмов.

Лора Уильямс проживает в деревне Чухраи Суземского района Брянской области.