БТФОМС: брянские больницы задолжали 250 миллионов

До 250 миллионов рублей выросла задолженность медицинских учреждений области − таковы данные Брянского фонда обязательного медицинского страхования, которые стали предметом рассмотрении на комитете областной Думы.

В Стародубской больнице задолжали почти 10 миллионов, в Брасовской − более 12, причем этот ком растет. Как сообщили в пресс-службе Думы, депутаты порекомендовали фонду медицинского страхования до конца месяца внести свои предложения, которые помогут снизить задолженность.

Эти не слишком веселые цифры, которые, по сути, отражают развал районной медицины, не привлекли, однако, внимание участников прошедшего в областной администрации совещания, на котором говорили о «модернизации здравоохранения». Приехала даже заместитель министра здравоохранения России Татьяна Яковлева. Она, разумеется, отметила, что Брянская область входит «в число лучших в программе модернизации здравоохранения». Оказывается, в отличие от сорока областей, где задохнулись от избытка денег, в Брянской области освоили уже 89 процентов. При этом губернатор недавно заявил: «Мы получили огромное количество денег на модернизацию здравоохранения. Но вот беда: осваивать их некому». Но в любом случае, трудно сомневаться, что деньги «освоят» − уж эту науку в Брянске знают. Жаль, что развития не получила главная тема: а кому нужна эта техника, если на ней работать некому, если даже в Брянске не хватает врачей? 

Великий Николай Амосов, когда приехал работать в Брянскую область, не сидел по хрустальным залам, как Татьяна Яковлева, а ринулся в брянскую глубинку, которую объездил на паровозе. Не худо бы чиновникам от медицины почитать, что такое настоящий доктор.

Фото «Брянских новостей»: Состояние полуремонта, которое длится месяцами, характерно для многих медицинских учреждений области

В бюллетенях с фамилиями Денина и Потомского вычеркнули 18,6 млн строк

Из воспоминаний Николая Амосова

В феврале 47-го мы получили письмо из Брянска, от бывшей старшей сестры Быковой: писала, что в областную больницу ищут главного хирурга. «Может, приедете? «

Я помчался тут же.

Брянск после Москвы − маленький, а после войны − большой. Больница вполне приличная, здание выстроено перед войной. Пожилой главный врач, интеллигент до революции − Николай Зинонович Винцкевич, терапевт. Принял хорошо. В активе у меня мало: стаж 7 лет, из них 5 − война. Ещё работаю в прославленном институте. К тому же диссертация готова. Вот только вид был уж очень заморенный, Николай

Зинонович даже спрашивал у Быковой : здоров ли?

В общем, пригласил зав отделением и главным хирургом области.

Юдин меня не задерживал. Думал, небось: «Надежд не оправдал. Технику не починил. Неконтактный». Только и сказал:

− Что ж, поезжайте.

Кира осуждал:

− Тут карьера, московская прописка, комнату получишь, диссертацию защитишь. В провинции закиснешь!

− Ну нет! Главный хирург области! О чем ещё можно мечтать?

Вещей собралось изрядно, ехали насовсем. 10 марта вечером распрощались с Москвой, шел снег с дождем.

Да, по поводу диссертации − давал почитать Арапову. Он сказал:

− Хорошо, пойдет. Только выбрось рассуждения по механике ран. Не поймут. Себе напортишь.

Я жалел, казалось, самое умное. Но выбросил.

1947-52 гг. Брянская хирургия.

Брянские годы, с 47-го по 52-й, самые светлые в моей жизни. Испытал хирургическое счастье, дружбу с подчинёнными. Потом такого уже не было.

Дело чуть не кончилось катастрофой в самом начале. Мой предшественник оставил больного после резекции желудка. Пятый день, а его рвёт − «непроходимость соустья». Нужно оперировать. Непросто переделывать чужую работу, шансов мало. Но без этого − смерть верная. День ходил вокруг, сомневался. Ещё сутки переливали физраствор, а потом взяли на стол. Трудно отделить неправильно пришитую к желудку тощую кишку, наложить новое соустье. Возился четыре часа.

На следующий день пришлось ехать в район. Два дня меня не было. Возвращаюсь в тревоге, а больного опять рвёт.

Говорю ему:

− Нужно снова оперировать!

− Нет уж. Я тебе не мешок − разрезай да перешивай. Не дамся. Так умру.

Ну, что скажешь, друг? Первая операция − и смерть. Собирай чемоданчик.

Ещё два дня переливали жидкости, отмывали содержимое желудка через зонд. Му-жик уже совсем доходит. На третий день через дренажную трубочку из полости живота отошло кубиков двести жидкого гноя и проходимость пищи восстановилась. Репутация была спасена и даже упрочена − непросто было решиться на такую опе-рацию сходу после приезда.

− Амосов! Бог тебя любит.

Из Брянска я часто ездил в Москву. Лёгок был на подъем. Дела с диссертацией, совещания областных хирургов и просто так, в библиотеку, почитать иностранные журналы. Весной на конференции в институте демонстрировал историю болезни: ларинголог проткнул пищевод при удалении косточки. Возникло гнойное воспаление средостения, умирал человек. Я сделал уникальную, для того времени, операцию − вскрыл заднее средостение, дал сток гною и спас больного от верной смерти. Юдин выслушал моё сообщение, удивился, видимо не ждал такой прыти от беглеца. Но похвалил.

Летом 48-го года всех хирургов поразило, как громом − Юдин арестован! И Марина, его помощница, тоже. Дело так и осталось тёмным. Клеветников всегда было достаточно. Подозрение падало даже на учеников.

По институту Склифософского как чума прошла: имя шефа вычеркнуто, говорят о нём только шёпотом. Старшие ученики − профессора, молчали. Да и много ли после 37-го года было смельчаков, чтобы защитить учителя? Увы!

Никого, кроме Марины, не посадили, но Киру перевели заведовать отделением в городскую больницу. На пользу ему пошло − сделался хирургом.

Хирургом меня сделала война. Но настоящим − Брянск.

Мы выгрузились из вагона 10 марта 1947 года. Шёл снег. Встретил шофёр Толя с машиной. Мы потом с ним дружили.

Приехали. Явился к Винцкевичу. Он велел показать квартиру. Да, да, целых две комнаты, с кухонькой в домике во дворе больницы. Хоромы, после четырёх московских метров. Правда, до уборной не дотянули − во дворе. О ванной и не говорю.

Нет, я не буду стараться воссоздать картинки из брянской жизни. Многое забыл, выдумывать не хочу. Но вкратце расскажу о людях.

Хирургическое отделение 100 коек. Уже есть один молодой хирург − Шалимов, Саша. Мы с ним поговорили и разделились: у меня мужчины и травматология у него − женщины и урология. Есть четыре ординатора: Наташа Худякова и Ольга Авилова, обе незамужние, обе воевали, живут во дворе, днюют и ночуют в больнице. Они захотели к Саше. Замужняя, не военная, помоложе − Гайнанова Фаина, муж в горкоме, и Рогинская, подруга двух первых, городская. Они достались мне. Потом оказалось − все хорошие.

Лида перед отъездом из Москвы перевелась на заочное отделение, теперь её назначили старшей операционной. Тыл я обеспечил. И нажил головную боль − очень ретивая, службой донимала даже дома. Но это потом.

Коллеги-врачи в других отделениях обыкновенные. Все со мной дружили. Колоритная фигура только гинеколог, Игрицкая, много старше меня, фронтовичка, коммунистка, хотя − поповна. С ней − нейтралитет. Вооружённый.

Должность областного хирурга при Облздравотделе. Заведующий Георгий Ильич Во-ронцов, тоже очень хороший. Дружит с Винцкевичем. Дочь его − Вера только кончила институт, работает у Игрицкой. Её муж − Исак Асин − патологоанатом. Стал моим другом.

Работа − две должности. Первое − руководить хирургией в области. Это − 23 района. Районные больницы с хирургией, от 10 до 50 коек, 1-3 врача.

Второе − областная больница, отвечаю только за свою половину.

Предстояла нормальная работа, нужно показать класс.

В области − информация и «единая хирургическая доктрина», то есть общие правила лечения, регламентация. Так решил по опыту войны. И не ошибся. Для этого нужно объехать районы, посмотреть, немного поучить хирургов, собрать вместе, обсудить потом − приказать. И − пригрозить. Как в армии.

О, я рвался в бой! Всегда имел страсть к организации, а тут такое поле. По-этому, начал ездить в районы, чуть не каждую неделю. Ритуал: телеграфирую, приезжаю на поезде, хирург встречает, ведёт к себе, угощает яичницей с салом, предлагает спиртику − отказываюсь. Беседуем, вхожу в курс дел. Идём в больницу, общий осмотр, есть ли электричество, лаборатория, рентген. Какова поликлиника. Подробнее смотрю отделение, операционную, инструменты, автоклав. Делаю обход больных. На это уходит целый день.

На вечер прошу отчёт за прошлый год, операционный журнал, истории болезни всех умерших, данные вскрытий. Всё это анализирую, проверяю, чтобы сходилось, чтобы не врали, ищу ошибки, «законность» смертей.

После этого всё ясно: квалификация, работоспособность и… нахальство. Это важно, все хирурги хотят делать сложные операции, например, резекции желудка. Но очень немногие готовы к этому и имеют условия.

Сплю в больнице, ем больничную еду − независимость инспекции. Утром провожу беседу по результатам. Достаточно жёсткую. Определяю, что разрешаю делать сейчас, что − осваивать, какую помощь просить у начальства. Доктор, как правило, не возражает, раздавлен фактами и боится начальства.

Через полгода вся область была как на ладони. Осенью пригласил на конференцию. Собрал в зале, чтобы огласить порядок.

Был «бунт на корабле», когда хирурги собрались вместе, то обнаружили, что я самый молодой из всех. Осмелели, начали высказывать недовольство.

Я перетерпел, посмотрим, что скажите потом.

Сначала их нужно «убить». Поэтому начал с показательной операции. К тому времени я уже был на коне − на желудке, кишках, костях, суставах делал любые сложные реконструкции.

Операциями я покорил недовольных − никто из них подобного не делал. Дальше всё пошло, как надо. Отчет с цифрами, выводами, типичными ошибками, установками в каких условиях и что можно делать, приглашение поучиться. С фамилиями был осторожен, нельзя позорить публично. В общем, бунт подавлен, областной хирург состоялся.

Последующие пять лет не знал горя с областью. Завязались симпатии, хирурги − народ хороший. На ежегодные конференции всегда были научные доклады и свежие операции на легких, на пищеводе. Врать уже никто не пытался. Водки я не пил, подарков не брал. Хотя пробовали.

Отношения с Облздравом были отличные − писанины не требовали, по пустяковым делам не тревожили. «Жалобы трудящихся» − это бич божий для начальства. Чаще всего вздор, но ведь это была обратная связь для верхов.

Зарплата: ставка в Облздраве сначала 1000 («старыми», новыми -100), а с 1950 набавили до 3000! На них машину купил в 1950-м. Кроме того, полставки платили за хирургию, да Лида получала − жили безбедно. Но почему-то не разбогатели. Только книг накупил много. Одежду, впрочем, завели.

Центр жизни составляла хирургия. Что я был до Брянска в мирной хирургии? Только опыт Череповца. Война дала смелость и полную свободу ориентировки в тканях и органах. Кое-что подсмотрел у Юдина и очень много прочитал в библиотеке.

Свои возможности я знаю − никогда не был блестящим рукоделом. Но хорошим был. Зато знания и выдумка присутствовали всегда. Однако, смелость никогда не обгоняла уменье. Жизнь больного для меня священна, никаких фокусов за счёт риска. Впрочем, это не точно. Хороший хирург без риска невозможен. Вопрос − когда и сколько рисковать. Первое, насколько вообще нужна операция? Сомнительно? − Откажи. Второе, может ли больной найти лучшего хирурга? В Брянске лучше не было. Москва была недоступна.

Самое главное для хирурга − много оперировать. Только опыт даёт уверенность. Ещё − не путать операции с деньгами. Большой хирург − это подвижник, идеалист. К сожалению, на этом многие спотыкаются. Я − нет.

Но обратимся к делу. Моё дело − операции. Понимаю, что это интересно только врачам, а больше хирургам, но как я могу утерпеть, не похвастать в самом главном? Отними хирургию и что останется от меня в Брянске? Мельтешение по науке, скромный быт, книги, застолья без выпивки, автомобиль. Поездки в Москву, Ленинград, в Крым. Дружба? Да, дружба была. Интерес к женщинам? Смешно отрицать, но ведь была Лида. Не размахнёшься! Жена серьёзная, не ругалась, но могла замолчать на неделю, а я не мог, изводился. Но… Бес силен!

Вот динамика освоения новых операций по годам:

1947г. − желудок, кишечник. 48г. − желчные пути. Кости, суставы. 49г. − пищевод, урология (уехал Шалимов!). 50г. Удаление лёгких при раке и туберкулезе. Прямая кишка. Операции на нервах.

А сердца не было.

Основная трудность − обезболивание. Весь мир оперировал под наркозом, с аппаратами. Только мы одни, советские, под местной анестезией. А.В. Вишневский, блаженной памяти, придумал методику, пригодную на любой орган и заболевание, в любой больнице. Кроме маленьких детей, они не понимают, что советский граж-данин должен терпеть. Во всем терпеть, и в операциях тоже. Метод специально для нищих: не нужно аппаратов, анестезиологов. Копайся себе в паре с сестрой, даже в районе. Если умеешь.

Одних только резекций лёгких я и мои помощники в Брянске и Киеве сделали под местной анестезией свыше трёх тысяч.

Не утерплю, картинка, уже в Киеве. Приехал в 1955-м из Лондона всемирно из-вестный профессор-анестезиолог − Мэкинтош. Просил показать удаление лёгкого под местной анестезией. Я нормально сделал операцию, больная с тяжелейшим туберкулезом не проронила ни звука. Гость сказал:

− Этой девушке нужно дать звание Героя социалистического труда.

Только в 1955 году, когда я пошёл на сердце, пришлось осваивать наркоз. Боль-ная, под местной анестезией, чуть не умерла. Обрушился метод.

Результаты. Не знаю почему, но смертей у нас было относительно мало. От ре-зекции желудка при раке умирали 5%, при язве 1-2%. Лёгочные резекции при туберкулезе − 3%, при раке − 12%. Но при раке пищевода умирали часто.

А вот теперь, уже точно − об операциях − всё, конец.

Будем говорить о жизни?

Москва. Брянск.

1950-52 гг. Брянская жизнь. Диссертация.

Хорошая жизнь! После того как первый злополучный больной поправился, всё пошло по восходящей. Рынок оказался дешёвым. Денег достаточно. Квартира тёплая. Городок маленький, ходим пешком.

Есть друзья: Быкова, «Любочка» из ППГ. Журналы читала, музыку по радио слушала («Ах Лемешев! , Ах Козловский, Иван Семенович!»). Мы ходили к ней раз в неделю: чай, пирог, разговоры, воспоминания. Сплетни. Политика.

Исаак Асин, («Исак»!) патологоанатом, зять Облздрава Воронцова. Год, как институт кончил. Делает вскрытия наших покойников и исследует под микроскопом удалённые органы. Собирает в бочку с формалином вырезанные части легких, бо-гатейший материал для науки, поскольку в Союзе никто такого не имел. Очень современный. Циник. Бабник. Не дурак выпить. Би-би-си слушает, «контрик».

Отношения с помощницами хорошие. Дистанция соблюдается, они меня «на вы» я их на ты». Кабинета у меня нет, все собираемся в ординаторской. В девять вечера делаю вечерний обход со своей дежурной. Ольга или Наталья сидят допоздна. На мои именины, 6 декабря, Лида устраивала «приём».

Так шла жизнь: в центре всего − работа, около неё − общение. Плюс к этому ко-мандировки в районы.

События? Значительных внутренних не помню, разве что отмену карточек в декабре 1947 и обмен денег − для нашей компании безболезненно, накоплений не сделали. Но было много разговоров о потерях спекулянтов и плутнях начальства. После реформы Брянские магазины враз наполнились товарами. Икра в бочках стояла! Бум, к сожалению, был скоротечный.

К компаниям по займам привыкли. Снижения цен приветствовали.

В первый год, в августе дали отпуск. До этого шла переписка с Борисом − личная , с профессором Цимхесом − по диссертации. Он уже в Горьком работал. Приглашал приехать, обсудить.

Ленинград. Борис ещё служит в Ориниенбауме, подполковник, в морской форме. Специально приехал принимать гостей. Коммунальная квартира, на шесть хозяев, большая комната, разгорожена шкафом и ширмой: спальня, столовая, кабинет. Окошко узкое − темно.

Не в этом дело. Борис обрёл семью. Рассказывает.

− Надежда-таки меня достала! (Надежда − врач на родине, у отца. Была любовь). Как мой роман с генеральшей (писал мне раньше), погорел в 40-м, я и затосковал. Тут Надя в Ленинград прикатила, прописалась, начала меня утешать, старое вспомнили и сошлись. Оженила молодца! Когда война началась, меня отправили на «Ориенбаумский пятачек», начальником санчасти. Там был настоящий ад, расскажу потом.

Замечу сразу, «за рюмкой». Боря начал сильно попивать:

− Единственное спасение.

Было у них второе спасение, только он слабовато реагировал − дочка Маха, двух лет. Чудное дитя, Лида умилялась, а я не оценивал. Не созрел ещё.

Семью вела Надежда, очень энергичная. Борис смахивал на квартиранта − из части приезжал не часто, не мешался в хозяйство, книжки читал. Успел уже поссориться с Партией.

− Вора-начальника разоблачил. Матросов обкрадывал. Добился − исключили. Да нет, не заблуждайся, через полгода восстановили.

Но от социализма мы с Борей пока не отказались.

Ходили с Лидой в Эрмитаж. Третьяковскую галерею и Пушкинский музей я уже знал, а в Эрмитаже не был.

Неделя прошла хорошо. Приятно и полезно.

Потом поехал в Горький по делам диссертации. Там у меня была «база» − наш госпитальный патологоанатом Туров. Мы с ним в Калуге очень подружились. Он вскрывал мои «проколы»: в Егорьевске − газовую , в Калуге − умершего от анестезии.

Ходил в город, вспомнил 37-й год, дядю Павла.

Давид Лазаревич Цимхес в Горьком заведовал кафедрой. Принял меня дома, хорошо. Обиды, что сбежал от него в сороковом не держал. Рассказал ему эпопеи с тремя диссертациями. Просмотрел рукопись. Обсудили.

Только не тяните!

С тем я поехал в Ярославль, а Лида за это время съездила к маме.

Дела в Ярославле: никаких сведений о дяде Павле не было. Сына Сережу летом 41-го убили в первом же бою. После войны тетка оклемалась. За мужа её не преследовали. Даже работала в райсовете ответственным секретарем. В работе «нашла себя». В партию вступила! Так странно устроена жизнь.

Снова пошла брянская жизнь.

Работа по доработке диссертации заняла три месяца. Цимхес представил ее к защите, как от своего бывшего аспиранта. Машина в институте завертелась и в мае 1948 года получил телеграмму: «Срочно приезжайте на защиту».

Так волновался, что даже острая экзема обсыпала… всякие места.

Защиты никогда не видел − Архангельску они не позволялись.

Приехал утром. Зашёл в канцелярию, ознакомился с отзывами оппонентов. Один − топографоанатом, второй − хирург. В последующем, даже очень знаменитый, Н.Н. Блохин, онколог, депутат и президент АМН.

Понятия не имел как речь держать. Сидел на откосе и приготовился… на 40 минут!

Когда после спросил секретаря, она в была ужасе.

− Двадцать и ни минуты больше!

Всё прошло хорошо. Оппоненты работу похвалили: «Фронтовик!» Нет, ордена и планки я не цеплял, не хвастал. И Цимхеса похвалили за ученика. А что? Законно. Мог и не признать.

Летние отпуска из Брянска, когда и куда ездили, в памяти начали путаться. Значения не имеет. Но, лето 1948 года помню − были в санатории в Ялте. Впервые на юге: море, набережная с пальмами. Плохой курортник − плавать не умею. Но Лида лежала бы на солнце сутками, если бы светило.

Главное было в другом, съездили в Старый Крым, это городок по дороге на Феодосию, родина Грина. Там жила тетя Катя и двоюродная сестра, тоже Катя (с другими сестрами в детстве дружил, а позднее контакта не было).

Встретили хорошо, как иначе? С теткой не виделись лет двадцать. Катюшка − фельдшер, разведённая, бездетная, домашняя женщина, хлопотунья. О тете Кате совсем кратко − уверовала в Бога после убийства сына в 41-м.

Дом, на главной улице, вполне приличный. Его купил Толя, брат трёх сестер. Он плавал электриком на китобойной флотилии. Купил дом, чтобы деньги не пропить и передал тётке. Много приятного с ним связано.

А тогда, в 1948, мы прожили два дня, я выслушал доклады о родственниках и уехали, пообещав вернуться через год.

Отпускные дела последующих годов: одно лето жили у Елисеевны в Харькове. Довольно скучно. В другое − поехали дикарями в Сочи. Сняли комнату. Выдержал дней десять, вернулся к операциям.

В 1950, в июне, купил «Москвич 401». Машины продавали свободно, стоили дёшево: Москвич 900 р. ( зарплата, с кандидатской, была уже 400).

За машиной поехали втроём: шофер, Лида и я. До того за руль никогда не садился, хотя мечтал поездить. На шоссе Москва − Симферополь было свободно, за тот день я и научился. В Брянске «по блату» выдали права.

Много удовольствия получил от машин! Самого разного … Перепробовал четыре машины: два «Москвича», «Победу» и 21-ю «Волгу». Продал последнюю в 1969 под давлением жены, всё боялась, что разобьюсь. Любил быстро ездить.

Тем же летом 1950 года поехали в Крым. Замечательное ощущение, когда выезжаешь дикарем на юг на машине: свобода, дела отряхнул, больные не достанут. Чувство за рулём, почти как овладение женщиной: могу!

Лет на десять после того нашей базой оставался Старый Крым. Спали в саду под орехом, купаться ездили в Коктебель. А в тот первый год было особое удовольствие − проехали весь Южный Берег. Дороги трудные, серпантин.

Так приобрёл ещё один опыт.

1949-51 гг. Хирургия лёгких. Дебют.

Жизнь шла в темпе овладения операциями, перечень был уже представлен. Но, кроме того, наука, культура, жена и любовь, общение, эволюция взглядов. Деньги и вещи. Даю краткие пояснения к хирургии.

Вот первое удаление лёгкого, 19 октября 1949 г. Всё помню. Парень лет шестнадцати, из села. Гнойная мокрота до 300 кубиков в день. Запах, как от падали. Повышена температура, истощённый, еле двигается. Почти покойник. На рентгене − тёмное правое легкое с округлыми просветлениями. Диагноз: множественные абсцессы, почти гангрена, «мертвое лёгкое». Спасти? Только операция. «Жизненные показания». Мать плачет. Предупреждаю:

− Только удаление лёгкого. Очень опасно, едва ли перенесёт.

Согласна, куда ей деться?

Операция под местной анестезией длилась шесть часов. Методика уже была отработана на трупе, рисунки изучены в Москве в библиотеке (в натуре операции не видал). Процесс воспаления тянулся несколько лет, поэтому спайки − железные, сосуды и бронх корня лёгкого − один сплошной рубец. Когда вышел из операцион-ной, не мог стоять, с трудом доплёлся до ординаторской и рухнул на диван.

Счастье не оставило парня − поправился. И меня тоже, получил моральное право на такие операции. Потом уже всё шло легче.

Именно операции на лёгких вывели меня в люди, читай − в хирурги. Долгое время был лидером в лёгочной хирургии, особенно в туберкулёзе. Когда после первых семи операций удаления лёгкого с одной смертью, послал статью в журнал «Хирургия» редактор Левит вернул: «пришлите заверенное подтверждение от администрации». Не поверил: откуда, дескать, такой взялся? А ведь были посланы рентгеноснимки до и после операции. Я рассердился, не стал посылать.

− Подите вы,… туда-сюда!

Бенефис был в Москве, в большом зале был, в декабре 1951 года, когда уже сделаны сотни операций, и вчерне написана докторская диссертация.

В те годы в Союзе начиналась грудная хирургия и по инициативе А.Н.Бакулева и П.А.Куприятнова ежегодно собирались конференции. Я рискнул послать заявку аж на два доклада: резекции лёгких при гнойных и туберкулезных процессах. Приняли оба, включили в повестку.

Доложил хорошо, имел успех. Бакулев после доклада подозвал.

− Отличный материал, была бы хорошая кандидатская диссертация.

− У меня уже есть докторская, по туберкулезу, но боюсь представлять − заклюют фтизиатры.

− Давайте мне, я посмотрю.

Так я получил покровителя. Это важно для меня − безродного провинциала.

Другие операции на органах груди описывать не буду: очень специально. Самые трудные были при раке пищевода.

Наука притягивала всегда, как себя помню. В институте мешал проект, но все же на кафедре физиологии с чем-то копошился. В Череповце, придумывал механизмы Мышления и Регулирующие системы организма. Следы этих идей и теперь использую.

После защиты в 48-м сразу стал искать куда дальше? В доктора! Сначала думал о желудках, но тут пошли лёгкие. Первые − гнойные и раки, потом − туберкулёз. Больных таких − масса, запущенных кавернозных. Самое время удалять пораженную долю или даже все лёгкое. Потом правильным лечением и режимом можно повернуть процесс вспять. До меня семь операций сделал Л.К. Богуш умерло у него двое больных. Конечно, были публикации с Запада, но не так, чтобы блестящие.

Так я начал оперировать туберкулёз. Дело пошло. Смертность была низкая − 2-3 процента. После операции больные долечивались в областном санатории. До 90 процентов выздоравливали. Все довольны.

Эту жилу я и начал разрабатывать. Создал лабораторию по физиологии дыхания, Лида помогала. Завели строгую документацию. Удалённые части легких Исаак исследовал и хранил в бочке с формалином. Срезы с них я возил на консультацию в Ялту и в Киев. Готовился, что профессора не поверят, как когда-то Левит. Оно потом так и было, но Бакулеву все материалы показал, и он меня прикрыл. Докторская диссертация была готова к 1952 году. Два солидных тома, текст и приложения, по 500 страниц.

Был широкий фронт в операциях, но все нужно опубликовать. Поэтому в 1950 году задумал издать книжечку «Сборник работ хирургов Брянской области». Я один на-писал все 15 статей, но себе взял авторство только в трёх, другие расписал своим помощникам. Вот она − книжечка в 100 страниц.

Кадры. Такое скучное канцелярское слово, а как под ним много памяти.

Сначала было у меня два ординатора. Потом Саша Шалимов уехал − стало четыре. Через два года приехала наша докторша из ППГ − Малахова. Из Онкодиспансера перешёл к нам Ваня Дедков.

В первое время я не очень давал оперировать помощницам, слишком сам любил это дело. Но наплыв больных всё время возрастал, я уже не мог охватить всего. Так ординаторы перешли с грыж и аппендицитов на желудки, а потом и на лёгкие. Результат − отличные хирурги. С тремя из них потом приехал Киев покорять. И ус-пешно. В профессора вышли.

Семья. Оч-ч-ень трудна тема! Три года свободы помнил и жалел. И на сторону взгляды бросал, каюсь. Лида при всех её отличных качествах, имела трудный ха-рактер. Максималистка! Нет, она никогда, подчеркиваю − НИКОГДА не упрекала меня, не высказывала подозрений. Семейных сцен между нами не было. Она просто замолкала. Могла и на неделю. Для меня − это нож острый.

А тут ещё её общественная деятельность: идейная коммунистка партийным секре-тарём больницы была всё время, пока в Брянске жили.

Свой пединститут Лида закончила в 50-м году. Ездила на сессии, как я когда-то. Получила диплом, взяла немного часов в фельдшерской школе (забыл написать, я там преподавал хирургию). Я бы уже не возражал, если бы ушла учительницей, приглашали. Так − нет!

− Хочу быть хирургом.

Жили весело, в гости ходили, сами принимали. Летом на машинах всей кампанией за город выезжали. У Исака был «опель-капитан».

1952 г. Быт и страна.

Наша область значительно пострадала: партизанский край в Брянских лесах. Плохо было в первую зиму, после неурожая 1946-го. За год было около ста случаев заворота кишок − все от суррогатной пищи. Собрали хлеб и как отрезало. Второй бич − мальчишки с ранениями от мин и снарядов. Десятки ампутаций за год, сколько выбитых глаз, исковерканных лиц. Жутко вспомнить. Как на войне. Извечное мальчишеское любопытство к технике − найдут, копаются, развинчивает, пока не бабахнет.

Не было больших сомнений в праве коммунистов управлять страной. Как же, победили немцев, доказали. Тем более, что капитализм газеты и радио полоскали денно и нощно. Кажется, что даже я смягчился. Вот только рапорты в газетах товарищу Сталину очень раздражали.

Так и хотелось крикнуть ему:

− Ну, хватит тебе, хватит! Всех уже подмял, соратников расстрелял, генералиссимусом стал − уймись ! Правь спокойно.

Но крикнуть уже с тридцатых годов никто не мог.

Поэтому:

− Ну вас всех к черту! Займемся своим делом − лечить больных.

С начальством не имел дела. Не помню, чтобы даже разговаривал.

Ещё одна тема: этика . Никаких подарков больные не приносили, ни одной вещицы не сохранилось. Довольны были, если спасибо скажут. Врачи жили на зарплату, на полторы ставки, если хороший доктор. Бедновато жили.

А у начальства вся мебель была из трофеев, их вывозили вагонами, сам был сви-детелем. Трофеи − что, мелочь. Хуже − ложь о войне.

Остановлюсь: увлёкся. Занесло. Трудно решать, что лучше: дать зарасти «травой забвения» или очищаться через раскапывание грязи. Сам бы ты, Амосов, согласился разгребать? Нет, не согласился. То-то же. «Непротивление злу»? Или нужна количественная мера? Очень скользко.

По своей должности − областной хирург! − меня приглашали на конференции. Особенно любил Ленинград − там Борис, наши врачи-моряки. Бочарова назначили главным хирургом Ленинградского округа. Получил генерала. Анна за это время уже остыла, жили мирно. Это были счастливые поездки − в Ленинград! Сколько умных разговоров! Борис − резкий, Аркаша − осторожный, но в меру. Наверное, побаивался:

«Ушибленное поколение».

Очень жалели Юдина. Вот, что узнал от Киры: Юдин просидел в тюрьме два года, потом режим ослабили, начал оперировать в Новосибирске, к нему потянулись больные начальники. И даже разрешали инкогнито приехать в Москву. Приходил к Кирке, узнать про дела в институте. О том, кто его «заложил» говорить не стал.

1952 г. Киев. Тубинститут.

Брянское время шло и приближалось к концу.

В ноябре 1951 года в Киеве была важная хирургическая конференция. Тогда же познакомился с тубинститутом и, главное, с директором − Александром Самойловичем (АС) Мамолатом. Дело было так. Я привез чемодан со срезами туберкулёзных лёгких к диссертации. Решил показать их патологу.

Разыскал Тубинститут, патолого-анатомическое отделение, заведующую, В.Ф.Юрьеву. Когда открыл чемодан и рассказал, она даже ахнула:

− Неужели все это в Брянске… наделали ? (Читай: «нарезали»).

Рассказал. Она куда-то исчезла и вернулась с директором − этим самым Александром Самойловичем. Кругленький, доброжелательный, очень приятный. Повел в кабинет, там уже был зам. − Клебанов Марк Абрамович. Я повторил историю. Мамолат загорелся:

Вот бы в наш институт такую хирургию!

Марк Абрамович, пожилой уже человек, осторожно заметил:

− Посмотреть бы оперированных больных.

− Нет вопросов. Приезжайте, вызову, покажу.

Чаем напоили. Вернулись к Юрьевой, часа два она смотрела препараты, диктовала описания и анатомические диагнозы. С тем и вернулся в Брянск.

События развивались, собирали десятка два оперированных больных, к назначенному сроку. Клебанов приехал, сел за экран рентгена и всех просмотрел.

Ночевал у нас дома. Резюме:

− Я потрясен. Вам нужно переехать в Киев.

− Подумаю. Но один туберкулез меня не прельщает.

На том и расстались. Не знаю, когда Лида с ним говорила, но на следующий день заявила.

− Буду поступать в Киевский мединститут. Обещали помочь.

− А я?

− Тебя же зовут − поедем!

Визит имел продолжение − пригласили сделать доклад в институте на конференции. Приехал. Доложил. Имел успех. Познакомился с институтским хирургом Гришей Горовенко. Судьба его как моя, ровесник, прошёл фронт в медсанбате, орденов полно. После войны обосновался у Мамолата, у «тубиков».

Директор приглашение повторил.

Я поставил условия: чтобы кроме туберкулеза дали в городе отделение для общей хирургии. Мамолат добился, Министр, Л.И.Медведь, обещал создать торакальное отделение в Госпитале для инвалидов войны. Коек − сколько потяну. В самом же институте выделили всего 20 кроватей.

− Знаю, что мало, но больше не можем. Если дела пойдут … Да и кафедра в Мединституте светит. После защиты. Жене поможем с поступлением.

Перспективы не вдохновили. Уж очень в Брянске хорошо!

Вернулся и снова окунулся в хирургию. Но Лида не забыла и стала готовить до-кументы.

Перед тем и в тот год были события. Началась компания борьбы с космополитизмом. Это маскировка, а напрямую − с евреями.

Победу в войне коммунисты приписывали одной России. Союзники − будто-бы, только тушёнку давали. Сильно загордились. Стали неимоверно хвастать всякими мнимыми открытиями в науке: «Россия − родина слонов».

Начался ползучий антисемитизм. Под разными предлогами отстраняли евреев от руководства институтами, отделениями, кафедрами.

В Москве закрыли еврейский театр, Потом таинственно погиб артист Михоэлос. Ещё позднее открылось «дело врачей» − Виноградов, Иоффе.

Другое, местно-медицинское явление, но того же порядка. Сначала была «Сессия ВАСХНИЛ» и Лысенко съел генетиков. Потом сессия АМН − «Павловское учение». Иван Петрович в могиле перевернулся бы, какой шабаш вокруг его имени устроили. Лозунг звучал культурно:

− Даешь Павлова в практическую медицину!

Все болезни − от нервов и лечить их нужно бромом и сонной терапией. Всюду организовали «сонные палаты», чтобы к брому и снотворным было ещё темно и тихо.

Я в это не верил, но палату организовали: приказ начальства.

Шел 1952 год. Диссертация закончена, переплетена. Два тома. Свёз их Бакулеву, в 1-ю Градскую больницу. У него был большой, но неуютный кабинет, второй стол занимал его заместитель, профессор Гуляев. Секретарь сидела в темной проходной перед кабинетом. Вот так, кремлевский хирург, президент Медицинской Академии и без всякого форса. Гораздо скромнее Юдина. При том ещё и беспартийный. Это уж вовсе странно.

АН взвесил том диссертации на руке, приложения перелистал: там каждый больной был описан и фотографии рентгенограмм приклеены.

− Это не нужно, вижу, что честно. Прочитаю, через месяц.

В конце июля Лида собралась и уехала в Киев, сдавать экзамен. Дрожала, наверное, но бодрилась. Я думал, с удивлением: «Вот завзятая! Мало ей одного диплома! В хирурги, вишь, захотела! Ну-ну… «

Прожил холостяцкой жизнью две недели. Не скажу, что переживал за Лиду, прожи-вет и без этого института, если не поступит. И в Киев не нужно будет ехать. Не хотелось − Брянск уж очень мил. Но скоро получил телеграмму:

− Выдержала!

«Ехать так ехать» − сказал попугай, когда кошка тащила его под кровать.

Была договоренность − еду на машине, в Киеве забираю жену, отдыхаем в Крыму до начала учения. Потом я, не торопясь, собираюсь. Когда будет всё оговорено на новом месте, Лида приезжает за мной и катим. В неизвестность.

Долго и нудно пилил в Киев, через брянские районы в Белоруссию. Проехал немного по той дороге, что в 41-м двигались «на конной тяге». Вот Гомель, мост через Сож, тут мы когда-то стояли. Дорога на Украину, на Чернигов. Машина всё время барахлила, колеса спускали, ночевал в какой-то участковой больнице. С трудом дополз до Киева, уставший, грязный, потный.

Не буду описывать встречу. Такая, как должно, поздравления с победой. Повидался с Мамолатом.

Да, приеду. Куда мне деться, раз Лида такая настырная.

Никаких приключений по дороге в Крым не случилось. Провели десять дней у тети Кати, там был Толя, хорошее застолье на веранде. Толя выпивал, пел, и рассказывал о морях и китах. Проверил мой Москвич, подтянул, смазал.

В Брянске Лида прожила пару дней и уехала. В сентябре я приезжал в Киев и сделал операцию в институте. Приходил смотреть профессор М.И. Коломийченко − авторитет. Небось, никогда не видел таких операций.

Тогда же был у Бакулева, забрал диссертацию, он её прочитал, видны пометки. Одобрил. Подписал отзыв, за руководителя. В тот момент был у него профессор Березов, Ефим Львович, из Горького (опять!). АН познакомил и попросил быть оппонентом.

Хороший человек был Бакулев!

На Октябрьские праздники Лида приехала, мы сложили вещи в контейнер и отбыли.

Смешно сказать, но пустил слезу, (чуть-чуть), когда прощался с больницей и помощникам. Сделали фотографию, подарили часы, храню их.

Окончился еще один период жизни. Счастливый, стал хирургом и доктором наук.

Была отдушина: ездил оперировать в Брянск. Там по мне тосковали. Малахова переехала в Киев уже к Новому году, появился надёжный тыл − доктор под рукой в любое время. Скоро и Ваня Дедков приехал.

В январе пришло письмо от Исака. Вот что писал: «В Брянск не приезжай, на тебя завели уголовное дело. Будто-бы ты экспериментировал на больных, удалял здоровые органы. Бочки с препаратами опечатали, меня допрашивали. Истории болезни изъяли. Партийное собрание во главе с секретарем Игрицкой поддержало следствие. Все друзья − в панике.»

Я не придал значения − абсурд! Но ездить перестал. Больные здесь пошли.

Уже после смерти Сталина, когда «дело врачей» прикрыли, мне разъяснили − была большая опасность. Один следователь хотел на мне карьеру сделать. И сделал бы!

Так что, спасибо товарищу Сталину, вовремя умер.

Другие новости