Шестьдесят лет в брянской лесной глуши прожила подданная Франции

Эту удивительную историю мы вспомнили по случаю. Журналистам не чужды грибные утехи, и вот в середине сентября, когда боровик повел наступление на брянские леса, нас занесло на станцию Холмечи Суземского района. Из всех достопримечательностей здесь один вокзал. Да деревянный магазинчик, за которым маячит символ цивилизации и страшного информационного развития Брянской области – вышка сотовой связи.

− А что стало с домиком Жоржетты Паскье? − спросили мы двух женщин, которые вышли из магазинчика. Они оказались местными учителями:

− Вы разве знали ее?..

Знали… Эта история изложена в публикациях брянского собкора газеты «Труд». Здесь мы приводим полные варианты статей.

РУССКАЯ КАТОРГА ЖОРЖЕТТЫ ПАСКЬЕ

− Жоржетту? А как же, знаем, – баба Варя расположена ко всякому незнакомцу, который принес хоть какую-то новость в ее лесной поселок. – У нее деревенского имени нету, так и зовем – Жоржетта. Она, правда, всегда особняком держалась. Иной раз увидишь, как сын на мотоцикле провез по поселку – вот и все. Мужик у нее хороший был – не бил. А тоже потрудилась. Вместе со всеми вагоны грузила, веревками лес подымала. Болеет она сейчас. Вчера «скорую» ей вызывали.

… Новобранца Ивана Пичевского фашисты пленили в родной Черниговской области. Наступление немцев в августе 1941 года было столь стремительным, что в котле оказались десятки тысяч красноармейцев. Но в дивную страну Францию, о которой знал лишь по книжкам, Ивана отправили не для того, чтобы любовался ее красотами. На одном из островов военнопленные строили укрепления. Четыре года каторжной жизни. Он никогда не рассказывал о ней и не любил расспросов.

Из немецкого лагеря в конце войны украинского парня освободили союзники. Свобода была условной, предстояло пройти регистрацию, и Ивана отправили в небольшой приморский город Сен-Серван на западном берегу Франции. Через городок текстильщиков во время войны летали немецкие бомбардировщики, целью которых была Англия. Угрожающий гул навсегда вклинился в сознание Жоржетты Паскье, но весной 1945 года казалось, что все уже позади, что Франция не услышит немецкую речь и стука солдатских сапог. Жоржетта не гнушалась трудом на текстильной фабрике, ведь и родители были не аристократами, а обычными рабочими. Жили в небольшом домике, семья никогда не имела лишнего франка.

Однажды вместе с подругами ее отправили на погрузку железнодорожных вагонов. Среди станционного мельтешения Жоржетта заметила истощенного молодого человека, в котором угадала иностранца. Иван Пичевский поначалу очарованно наблюдал за девушками, наконец решился подойти к той, которая была под стать прекрасным малороссийским смуглянкам. Невообразимой смесью слов он попытался выразить душевное волнение, но когда окончательно запутался, по улыбке смутившейся француженки понял, что мог уже не продолжать. Пленник не мог не влюбиться в Жоржетту, ей тоже приглянулся смущенный иностранец, с которым согласилась погулять по городу. Но знать бы Ивану, на что обрекает избранницу…

Что она ведала о России? Прочла ли хоть один русский роман, хоть те страницы «Войны и мира», которые написаны по-французски? Ничего она не ведала о далекой стране. Но рядом был Иван, и несколько встреч с ним убедили ее, что это судьба. Мать плакала, сестры и брат тоже недоумевали: «Неужели ты поедешь?» Однако она уезжала лишь на время. Иван сказал, что они обязательно вернутся, но если сейчас он отправится в Россию один, то его просто не выпустят обратно. Уже те слова могли насторожить: что же это за страна, которая так цепко держит своих подданных? Но любовь смела преграды, и даже получив отказ на прошение зарегистрировать брак в местном муниципалитете, они не смирились, а отправились в советское посольство в Париже. Здесь им выписали скромную справку и объявили мужем и женой. Осенью 1945 года Жоржетта села вместе с Иваном в поезд и отправилась в страну, которая станет для нее не только той землей, на которой познает материнское счастье, но и каторгой.

Поначалу они поселились на Украине, а позже Иван нашел работу на станции Холмечи в Брянской области. Небольшой поселок окружен дремучим лесом, и после вольного моря Бретани Жоржетту пугали эти места. Пока не привыкла и не почувствовала, что люди здесь бесконечно добры и сострадательны, потому что знали цену собственным страданиям. Иван с чувством вины слушал томительные вздохи жены, но выполнить обещание и вернуться с женой во Францию уже не мог. Отечество и не думало давать вольную необычной в российской глубинке чете.

В 1946 году у них родилась дочь Анна. Жоржетта уже не могла жить призрачными ожиданиями, предавшись материнским заботам. С появлением сына Юрия мечта возвратиться во Францию отдалилась еще резче. Затеяли строить дом, положившись на помощь леспромхоза, где работал Иван. Холмечский очаг ничуть не походил на дома в Сен-Серване, а вместо привычных клумб с мимозами были картофельные грядки. Жоржетта, которая имела представление о коровах разве что по молоку, научилась доить кормилицу, потом привыкала к лопате и вилам, смогла наконец растапливать печку так, чтобы огнем не опаливало волосы. Русские крестьянки сочувствовали и пособляли, чем могли, хотя она никогда не жаловалась. И впрямь, мужик на зависть добрый и почти непьющий, к колхозной работе не допускал, убежденный в том, что и домашнее хозяйство слишком хлопотно. Лишь некоторое время вместе с холмечскими бабами грузила лес в вагоны. Не скулила и тогда, только дивилась их безропотности и долготерпению. Они отвечали сочувствием: куда ж ты, птичка южная залетела? Дом Жоржетта штукатурила сама, потолок выгладила тоже своими руками.

Тосковала ли она о родине? Мечтала ли еще возвратиться? После рождения в 1963 году другого сына – Ивана эти мечтания казались уже совсем несбыточными. Хотелось только еще раз подышать воздухом Франции. И вот это случилось. С сыном Иваном, когда ему было лишь два года, вырвалась все-таки после двадцатилетней разлуки на родину. Заплатили за временную свободу, то есть за туристическую путевку, целых девятьсот рублей. Сердце начало трепетать задолго до того, как ступила на родную землю. А уж когда услышала французскую речь, когда осознала, что встретилась с молодостью, счастье переполнило душу. Сколько лиц, знакомых и одновременно постаревших! Не увидела лишь самого дорогого человека. Мать так и не дождалась свою Жоржетту, только письменные весточки помогали понять, как переживала она за свою нежную девочку. Повидала тогда старшую сестру Мари-Франсуаз и племянниц. Поплакали, вспомнили былое.

Мари-Франсуаз сопереживала сестре вполне осмысленно. Она смогла побывать в Холмечах за несколько лет до приезда Жоржетты на родину. Лесная жизнь, как поняла Мари, была хороша разве что опятами, густые семейства которых поразили ее больше всего. Впрочем Франция, даже тронутая войной, была слишком далека от русской нищеты и колхозного крепостничества.

Через десять лет Жоржетте удалось посетить свое Отчество во второй раз. Опять вместе с младшим сыном. Они добрались до Сен-Сервана, нашли дом, в котором выросла Жоржетта, но не решились войти в него, потому что там жили уже чужие люди. Путешествуя по Франции, Иван понимал, что попал из дремучих лесов прямо в сказку. Мать показывала ему красивые машины и говорила:

– Ты мог бы здесь купить и эту, и эту, и даже вон ту, самую большую.

Мальчика потрясли иноземные чудеса, но он не мог понять, почему дома все иначе. Неужели советские люди не хотят жить в красивых домах, окруженных цветами, и ездить на великолепных автомобилях? Жоржетта и сегодня сокрушается по поводу того, что муж, который всегда хотел купить машину, так и не осуществил свою мечту:

– Коммунисты все забирали себе. У них было и хорошее, но много и плохого.

Целый месяц вместе с сыном Жоржетта жила во Франции. Она не помышляла стать невозвращенкой, но все яснее становилась правота матери, не хотевшей отпускать дочь в чужую страну. Возвращение в Холмечи означало, что отныне дорога на родину с каждым годом будет удлиняться, пока не превратится в неодолимую. Еще несколько лет ниточка не прерывалась, старшая сестра слала с родины весточки, иногда писала и племянница. Но сестра ушла в мир иной, угасла переписка с племянницами. Когда Жоржетте стало совсем плохо, она сообщила им: «Я вам больше не буду писать. Я живу, как ваша мать». То есть – мучаясь старческими болезнями.

Франция недосягаема, родина уже не ждала свою дочь. Тем не менее Жоржетта Паскье никогда не пыталась поменять гражданство, и у нее был вместо российского паспорта зеленокожий документик, называемый видом на жительство. И фамилию пришлось оставить девичью, потому что муж не пожелал ехать в посольство и переоформлять брачное свидетельство.

– А нужно было – огорченно вздыхала мадам Паскье, – потому что во Франции мои дети считались бы незаконными.

Так ли это, и зачем угождать французскому законодательству – не стоило мучить Жоржетту расспросами. В ее жизни и без того было достаточно причуд. Вот имя отца переделали на русский манер так, что звать ее надлежало Жоржеттой Евгеньевной. Русские прививки сопровождали на протяжении всей жизни, но не все они оказались удачными. За много десятков лет француженка так и не избавилась от грассирующего акцента и тональности родной речи. Слово «лук» смягчала так, что оно превратится в «люк», а фразу выстраивала с чарующей неправильностью: «Я выхожу, оденусь куфайка, посидеть только».

Муж Жоржетты распростился с жизнью несколько раньше ее. В домике на станции Холмечи она теперь жила с сыном Юрием. Его плохо слушалось тело, речь порой была невнятна, но добродушие светилось в глазах инвалида. Он приветливо приглашал пройти мимо привязанных лающих собак (брат Иван, работавший мастером на заводе в Брянске, заядлый охотник), посмотреть на садик, в котором – жаль – так и не удавалось сберечь от морозов виноградную лозу, которая напомнила бы матери родину. Однако не ностальгией переполнено было сердце мадам Паскье, а болью. Впрочем, лишь сидя на кровати и мучаясь одышкой, она казалась изрядно пожившим человеком. А вставала – легкая, удивительно стройная − и стряхивала сразу половину из своих 78 лет.

Иван говорит, что о своей жизни мать рассказывала мало: «Может, потому что это родина. Про первую встречу родители тоже неохотно вспоминали. С отцом они всегда ладили. Меня даже удивляли их отношения, все-таки пятьдесят лет вместе. Значит, любили… А сам я никогда не помышлял перебраться во Францию. Видимо, мало знаю об этой стране. Да и вообще считаю себя русским».

Сама Жоржетта уже не хотела рассуждать, жалел ли муж о том, что невольно лишил ее родины и не смог, как обещал, после войны вернуться с ней во Францию. Жизнь , перегруженная болезнями, совсем уныла.

– И молитва мне уже не помогает, − смиренно говорила Жоржетта, уточняя тем не менее, что остается католичкой. Правда, когда была в храме, уже и не помнила – не было их во всей округе. А в детстве ходила в строгую католическую школу и была очень набожной. Из всей далекой родни бабушку не забывала лишь дочь Анны, живущая в Крыму. Внучка, огорчалась Жоржетта, замуж вышла за грека, и вот тоже покинула родину:

– Да, Греция − хорошая страна, но девочка сделала ошибку, как я. Мать в одном месте, она в другом.

Несколько лет назад она еще хотела съездить в Сен-Серван, но бедность не позволила: небольшой трудовой стаж страна оценила в 700 рублей пенсии. А потом было уже не то здоровье, чтобы мечтать о дальнем путешествии в прекраснейшую из стран. Да и не к кому было ехать. Хотя там много племянников, связь оборвалась. Если раньше Жоржетта трепетно внимала всем новостям из Франции и читала книги на родном языке, то потом сердце уже слабо откликалось. Последнее волнение было связано с приездом француза, который гостил в соседнем поселке. Как только прослышал о Жоржетте, попросил отвезти его в Холмечи.

– Тогда еще не было шпалер. Он говорил: «Чего не написали, я бы привез».

Фотографировал соотечественницу, а позже прислал бутылку вина, пропитанного солнцем любимой Франции.

Только глупостью молодости объясняла мадам Паскье прощание с родиной. Говорила, что сейчас бы уже не повторила той ошибки. Печальны эти слова не только потому, что они – об утраченном счастье, быть может, и мнимом. Жоржетта называла свою жизнь каторгой – вот в чем настоящая печаль. Для России. Ибо сколько в таком случае было и есть у нас каторжан?..

ДЕНЬ ФРАНЦУЗСКОГО ДЛЯ ЖОРЖЕТТЫ ПАСКЬЕ

Французские тележурналисты, заметившие публикацию «Труда» о своей соотечественнице Жоржетте Паскье, тоже отправились в поселок Холмечи.

«Уважаемая Жоржетта Паскье! В газете «Труд» за 22 июня прочел публикацию о Вашей жизни «Между двумя родинами». Меня глубоко тронуло все, что написано о вас. Что-то похожее случилось и со мной. Во-первых, возраст совпадает – мне сейчас 78 лет. Родина моя – глухая сибирская тайга Кемеровской области. В 1941 году, когда Москва оказалась в огненном кольце, срочно формировались соединения, которые должны были разгромить фашистов. Я был командиром стрелкового отделения. Со своими двенадцатью солдатами на лыжах с автоматом на груди мы стали на пути немецких полчищ. К тому времени Ваша родина – Франция лежала у ног фашистов. Закончил я войну в Виттенберге на реке Эльбе, перенес тяжелые ранения. Годы были молодые, и пришла неожиданно ко мне моя первая любовь. Ею оказалась немка балерина Инга. Прошло почти 60 лет, я ее забыть не могу, но и найти тоже не могу. Однако надеюсь на чудо. Если это случится, если найду ее, то, не задумываясь, перееду жить на ее родину. Не отчаивайтесь, Жоржетта. Вы можете уехать во Францию, и мне хочется, чтобы счастье к Вам пришло. И вместе с детьми Вы будете жить на своей прекрасной родине».

Это письмо пришло на брянскую станцию Холмечи из Чернигова. Василию Семеновичу Злобину Жоржетта не ответила сразу. И, наверное, не написала. Сил и чувства хватило только на то, чтобы послать весточку во Францию. Тоже незнакомому человеку, но живущему на ее родине. Лариса Констант, родившаяся в Одессе, каким-то образом прочла о необычной судьбе француженки, вышедшей в 1945 году замуж за русского солдата и не подозревавшей о том, что сталинский железный занавес опустится, когда они решат навестить родственников мужа. «Я часто думаю о вас, − писала госпожа Констант. – Почему так получилось? За какие такие грехи? Наверное, любовь – это самый большой наш грех. Почему Вы сейчас, когда уже все забыто, когда настали другие времена, не уедете во Францию?… Для меня Вы – необыкновенная женщина. Вы любимы, а это уже есть счастье…»

Каким естественным кажется в дальнем зарубежье этот вопрос: почему вы не хотите уехать? Но как нелепо он звучал в холмечском деревянном домике. Даже для посторонних. Для самой Жоржетты его и вовсе не существовал:

– Куда мне екать? Я не могу кадить.

Куда мне ехать, я не могу даже ходить. Нет, она ходила и даже сохранила удивительную стройность. Вот только не улыбалась. И все-таки случился в ее жизни праздник, которого она поначалу не хотела. Журналисты французского государственного телеканала «Франс-2», узнав из публикации «Труда» о своей соотечественнице, попросили помочь встретиться с ней. Когда я передал сыну Жоржетты Ивану Пичевскому эту просьбу и он отправился из Брянска в Холмечи, француженка отказалась от встречи: слишком большое испытание. Но перед отъездом сына сказала:

– Пускай приезжают. Хоть поговорю на родном языке.

И вот шеф московского бюро телеканала «Франс-2» Доминик Дерда вместе со своей командой вглядывается в брянские мокрые леса и бедные хатки. Оператор Франк Бриссе прячет лицо в свитер, от холода не спасают даже толстые вязаные носки. Для продюсера Татьяны Тарасенковой и звукооператора Владимира Сидорова испытания российской глубинкой привычны: москвичи. На подъезде к Холмечам Доминик обращается к Франку, и оба улыбаются. Они представили, как комично звучит в русской деревне имя Жоржетта. Неужели столько лет француженке не придумали русского имени? Нет, не придумали. И никогда не чурались ее русские женщины, не говоря уже о том, чтобы обижать. Когда-то, вспомнил Иван, холмечане выносили столы прямо на улицу и устраивали себе праздник. Холмечская мадам-крестьянка Паскье пела и танцевала вместе со всеми, не зная устали.

− Бонжур, мадам, – входя в дом, говорит Диминик.

Все с некоторым напряжением ждали, как ответит Жоржетта. Она очень пристально смотрела на соотечественника, будто хотела удостовериться, что перед ней именно француз. Наконец слышим грассирующие короткие фразы. Жоржетта опирается на стол, не соглашаясь присесть: так ей удобнее бороться с одышкой. Журналисты сочувственно и терпеливо ждут. Через полчаса хозяйка дома уже тепло смотрит на земляков и готова беседовать перед камерой. Она говорит, что переезд в Советский Союз был самой большой глупостью в ее жизни, что пыталась уехать, но не смогла. Когда вспомнила о родственниках, на глазах появились слезы. Порой Жоржетта не могла подобрать французских слов и переходила на русский язык. Но родную речь она сберегла, разве что по медлительности можно было понять, как долго не общалась на французском.

Через час все Холмечи уже знали о приезде иноземцев. Работницы поселкового совета шутили:

– Приведите к нам французов, у нас невесты хорошие есть, да и сами еще не старые.

Местные женихи с опухшими щетинистыми физиономиями кололи дрова и будто не замечали телекамеру. Франк Бриссе, пройдясь по станции, сказал, что ему здесь нравится, и добавил:

– Открою здесь бар. И привезу девушек из Франции.

Доминик, отдавая дань легендам сталинского режима, спрашивал у старух, не замечали ли они слежки за Жоржеттой. Никто ничего не замечал, и этот ответ слегка разочаровал журналиста:

– Но ведь тогда были коммунисты, а она приехала из другой страны!

– Коммунисты? – оживилась пожилая холмечанка. – А я вам вот что скажу: мы при коммунистах жили лучше. И картошка была, и хлеб был…

Пропаганда почившего строя не входила в планы журналистов, и они решили поискать «картинки» для сюжета в окрестных лесах. Иван Пичевский, заправский охотник, согласился показать французам утиную охоту. Облачившись в охотничью куртку и резиновые сапоги с длинными голенищами, Франк вполне сошел бы за русского колхозника, если бы не смуглое лицо. Сев на мотоцикл, Иван, Доминик и Франк укатили на болото Солька. С утками им не повезло, а вот на обратном пути, как и в 1812 году, французы застряли в русских лесах. Бензин кончился, и целый час они пробирались обратно по зыбкой в иных местах дороге. Грязные по колено джинсы Доминика стали причиной улыбки Жоржетты – первой улыбки за весь день. Она сидела на крылечке и весело разглядывала своего соотечественника, который по-восточному пристроился на дощечке, брошенной во дворе, и ставил перед камерой снимки юной мадам Паскье. Здесь ей 18 лет, еще Франция, а здесь с мамой уже двое детей. Лицо жизнерадостное, даром что вокруг холмечская действительность, которая некогда обманула юную иностранку.

Теперь о ней узнает родина. Гуманитарная миссия французского посольства в Москве тоже озаботилась судьбой соотечественницы. Иван сказал, что все хорошо в свое время, но лекарства и сейчас нужны матери, ведь пенсия мала. День родного языка для Жоржетты Паскье завершался. Французская речь все же прибавила ей бодрости, и в глазах появляется даже веселый блеск, когда подходит приятельница Тоня, с которой обмениваются несколькими фразами.

Так был ли хоть какой-то смысл в том, что названо самой большой ошибкой в жизни? Был и есть. Это осознавалось, когда видели, как нежно относятся к матери ее сыновья, как она заботится о них, давно выросших детях. Это должен был понять и французский зритель.

ЖОРЖЕТТА О ПЕНСИИ НЕ УЗНАЛА

Кристина, сотрудница французского посольства, звонила в Брянск несколько раз:

– Как разыскать Ивана Ивановича? У меня есть важная новость для Жоржетты Паскье…

Иван Иванович, к несчастью, тогда приболел. Когда журналисты телекомпании «Франс–2» сняли о о Жоржете сюжет для соотечественников, ей выслали не только его копию, но и черновые материалы. Она с волнением переводила сыну комментарий, потом долго молчала. Чуть позже в Холмечи прибыл сотрудник посольства. Посмотрел бедное житье–бытье соотечественницы, спросил, какая помощь ей нужна. Жоржетта несколько последних лет из–за неотступных болячек не мечтала даже о поездке на родину, тем не менее миссия посольства, которая помогает французским подданным, живущим в России, продолжила свои хлопоты, и правительство Франции назначило Жоржетте Паскье пенсию. Даже на тысячу рублей эта терпеливая женщина умела жить – покупать лекарства, заботиться о старшем сыне–инвалиде. А с пенсией родного государства она была бы, наверное, самой состоятельной жительницей Холмечей. Увы, о том, что не вычеркнута правительством из числа подданных Франции, Жоржетта не узнала. Она не дожила десяти дней до того, как из посольства пришло известие о пенсии. Иван Иванович сказал:

– Нет уже такого человека…

Приуныла после этого печального известия и Кристина, так мечтавшая обрадовать соотечественницу. Спросил у нее, много ли в России французов, судьба которых схожа с судьбой Жоржетты Паскье. Нет, совсем мало, ответила Кристина. Но Франция не оставляет их в одиночестве. Наверное, наши соотечественники могут только позавидовать материнскому отношению этой страны к своим юным и пожилым подданным. Наших – миллионы. Они понимают, что не дождаться им ни пенсий, ни упрощенного порядка возвращения российского гражданства. Не понимают лишь того, почему их считают чужаками, почему отталкивают. Разве для того, чтобы одарить всех надеждой, нужны большие расходы?

… Домик на станции Холмечи, который Жоржетта Паскье и ее муж Иван Пичевский строили своим руками, опустел и погрустнел. Юрия забрала в Крым сестра, переехавшая туда уже много лет назад…

− Так что слышно о детях Жоржетты? Стоит ли их дом? – спросили мы у холмечских учительниц.

− Дом? Дом цел, Иван приезжает часто. А вот Юры, его брата, уже нет на белом свете. Он пожил у сестры в Крыму, а потом попал в интернат. Очень добрый был человек. И Жоржетту все до сих пор вспоминают и  жалеют, чудесная женщина была.

А дальше начался грустный рассказ о нынешней жизни станции Холмечи. За пять лет число учеников в местной школе сократилось вдвое, работать негде, молодежь уезжает, благо станция рядом. Мужики пьют и спиваются, кругом лес и беспросветность, если лес не считать светом. Напротив магазина – большая лужа, в которой купаются гуси. Жизнь на станции Холмечи не стала намного богаче с той поры, как здесь сошла французская подданная Жоржетта Паскье…

Фото: «Брянские новости»